Обводный канал в Санкт-Петербурге начали строить в конце 1760-х годов. Крепост­ных стен в XVIII веке уже не возводили, но отмечать границу городов хоть чем-то все еще было принято. В таможенных и пограничных целях в столице решили вырыть широкий ров.

Плохая земля

По тем временам строительство пошло бойко, и за десять лет ров довели до со­временного Лиговского проспекта (тогда он тоже был каналом). Там работы засто­порились. Рабочие стали гибнуть сотня­ми и разбегаться.

Чиновники попытались выяснить, в чем дело, но расследование быстро за­шло в тупик. Говорили, что рабочих сма­нивают в леса карелы. Этот народ жил в дельте Невы задолго до прихода русских и шведов, но когда Петр построил Петер­бург, карелы предпочли держаться по­дальше. Во время строительства Обвод­ного рва карелы стали выходить из леса и о чем-то беседовать с русскими. Те после разговоров бросали все и уходили на бо­лота. Одного карела удалось схватить. Но даже после допроса с пристрастием от него добились лишь невнятного бормо­тания: «Плохая земля, нельзя копать». По этой или другой причине, но строитель­ство забросили.

Бунт

Вернулись к проекту в царствование Александра I. В 1805 году началось гран­диозное строительство. Ров расширили и назвали Обводным каналом. Там, где он пересекал важные дороги, построили мосты и развязки. Инженерные решения были для начала XIX века самыми совре­менными.

Канал теперь соединял Неву и Финский залив в обход города. Он был и границей Петербурга, и транспортной артерией, и, по замыслу инженеров, предохранитель­ным клапаном на случай наводнения. К 1833 году опять вышла заминка. Рабо­чие наотрез отказывались копать в месте впадения в Обводный канал речки Волковки, твердя в один голос о «нехорошем месте». На престоле уже сидел Николай I, в царствование которого с простона­родьем не церемонились. Так что чинов­ники просто нагнали роту солдат, которая заставила людей работать, а зачинщиков бунта повесили.

Первая кровь

К началу XX века Петербург перешаг­нул далеко через Обводный канал. По его берегам понастроили заводов и рабочих кварталов. Соответственно, появились склады, кабаки, трущобы. Эти же места облюбовали всякие темные личности. Дня не проходило без грабежа, пьяной драки или убийства.

Но история, произошедшая весной 1913 года, заставила содрогнуться даже петербургские трущобы. В мае грузчики с одной из барж выловили у Боровского моста небольшой сверток. Там находился мужской торс. Завернут он был в сатино­вую юбку в горошек. Дно Обводного ка­нала осмотрели водолазы, но безрезуль­татно. Ничего не дали ни осмотр барж, ни прочесывание притонов, ни опрос дворников...

18 июня мелкий чиновник порта выло­вил из Морского канала другой сверток - там были конечности и голова мужчины. Они подходили «бесхозному» туловищу. По счастью, лицо хорошо сохранилось, так что полиция сделала сотни снимков и распространила их.

Не прошло и недели, как объявилась Альбина Ягелло, опознавшая в убитом своего мужа Франца. Он был мелким тор­говцем, промышлял у Обводного канала. Проживала семья на Лиговке. Последний раз Альбина видела мужа, когда тот соби­рался в чайную...

Вдова, как и положено, рыдала, но полицейских что-то насторожило. Обыск на квартире ничего не дал, однако во время очередного допроса Альбина не­ожиданно созналась, что убила супруга вместе со своей подругой карелкой Ири­ной Кузьминой. Франц, по словам убийц, ежедневно избивал жену, что и стало при­чиной мести.

Женщины опоили мужика, задушили, тело разрубили и в два приема сбросили в канал. Альбина утверждала, что на пре­ступление ее как будто все время кто-то подталкивал. Полицейские решили, что Альбина пыталась сказаться невменяе­мой...

Загадочная эпидемия

В начале 1923 года вдоль Обводного канала строили теплотрассу. Углубившись в фунт, рабочие наткнулись на странные гранитные плиты. Они были испещрены

непонятными рунами, а под ними лежа­ли человеческие кости. К месту находки прибыл археолог Гвоздницкий. Он тут же заявил, что это ценнейший памятник, не имеющий аналогов в Мире. X век - не позже.

Однако хозяйственники не разделяли восторгов историка. Никто не стал оста­навливать работы, а протесты Гвоздницкого назвали попыткой саботажа. Ломовые извозчики вывезли плиты на Лиговку, где распилили их на поребрики. Кости отправились на свалку.

Однако весной 1923 года на Обводном началась настоящая эпидемия само­убийств. Люди, решившие свести счеты с жизнью, как будто не могли найти другого места в огромном городе, кроме отрезка канала от Боровского моста до устья Волковки. Милиция даже вынуждена была выставить по берегам канала патрули. Один из постовых, кстати, тоже пропал. Пик непонятного явления пришелся на осень, а всего таким образом в течение года утопились 89 человек.

Глубина Обводного тогда еще дости­гала 3-5 метров, но кое-где канал начал мелеть. На такую мель и угодил один са­моубийца. Это был видный большевик Мясопатамский, член РСДРП с 1903 года, лично знакомый с Лениным. Он среди бела дня сиганул с моста и сидел на мелководье, пока его не вытащили. Естественно, Мясопатамского отправи­ли к психиатрам - кремням-партийцам в здравом уме сводить счеты с жизнью было не к лицу. Большевик рассказал доктору Ефимсону, что угодил в воду не сам, а был как будто утянут за перила мо­ста, когда остановился покурить.

Эпидемия прекратилась, как по вол­шебству, в 1924 году. Но в 1933-м совет­ские граждане вновь принялись топиться на том же самом участке Обводного. Не­смотря на круглосуточное дежурство со­трудников 28-го отдела милиции, зареги­стрированных утопленников набралось 107. При этом многих успели выловить, а тех, кто сопротивлялся, основательно избить: за некрасивую статистику отде­ление лишилось переходящего Красного знамени. Самоубийства вновь прекрати­лись, когда закончился календарный год.

Неизвестно, что там еще рассказал Мясопатамский Ефимсону, но последний потерял покой и сон. Он буквально осаж­дал Смольный и гонялся за выжившими «прыгунами в воду». Городские власти, однако, посчитали психиатра шизофре­ником и отправили с глаз долой в одну из черноморских здравниц.

В 1943 году во время блокады Ле­нинграда милиции было не до случаев самоубийства, но через десять лет исто­рия повторилась. Ефимсон по-прежнему старался переговорить с каждым, кого удалось выловить в Обводном живым, но власти больше не беспокоил. Каждые де­сять лет все к тому же участку канала сте­кались самоубийцы. Последний всплеск странной эпидемии психиатр-энтузиаст наблюдал в 1973-м, а годом позже он скончался. Рекордным стал 1993 год - 303 попытки самоубийства оказались успешными. Соответствующая статисти­ка за 2003-й пока засекречена.

Проклятие шамана

Однако кое-что Ефимсон раскопать успел. Он смог в свое время разыскать Гвоздницкого и расспросить его о стран­ных плитах, найденных в 1923-м. Архе­олог признался, что изначально ошибся в датировке, и находка относилась к XIV веку. У него оставались зарисовки стран­ных рун и схема расположения плит. Вот только перевести надписи не представля­лось возможным - это была дикая смесь древнееврейского и латыни.

Одна из средневековых шведских хроник гласит, что в 1300 году у слияния Невы и Охты скандинавами была осно­вана крепость Ландскрона. В 1303 году маршал Торкель начал войну с карелами, не желающими принимать христианство. В устье Волковки шведы обнаружили языческое капище, где местные шама­ны совершали человеческие жертвопри­ношения.

Рыцари принялись крушить языческие святыни, и в разгар погрома из леса по­явился карельский шаман. Он проклял и захватчиков, и само капище, и все окрестные земли. Солдаты убили его и бросили тело в глубокую яму. С тех пор гарнизон Ландскроны не знал покоя: бо­лезни, странные смерти и таинственные исчезновения людей преследовали шве­дов.

Через десять лет Торкель приказал найти местного колдуна, который сможет снять заклятие. Язычник велел привезти к месту разрушенного капища гранит­ные плиты, вырезал на них непонятные знаки и потребовал человеческих жертв. Христианские завоеватели испытывали такой ужас от давнего заклятия, что со­гласились. Колдун самолично умертвил пятерых пойманных карелок, их трупы бросил в яму, где покоились останки ша­мана, а сверху в особом порядке распо­ложили гранитные плиты.

Шведов строго предупредили, что на­рушать могилу нельзя - иначе дух ша­мана вырвется наружу и каждый третий год каждого десятилетия будет собирать кровавую жатву. У карельских колдунов считается самым страшным умереть, не передав свои знания преемнику. Имен­но так и произошло с убитым шаманом, наложившим заклятие. Оно оказалось таким сильным, говорил шведам колдун, что его нельзя снять, а можно только «за­печатать».

Но, к сожалению, в 1923-м году строи­тели теплотрассы не знали ни об истории Ландскроны, ни о тайне древнего заклятия.

Борис ШАРОВ